Сошлось!

За два дня до моего отлета в Америку мне позвонил из Нью-Йорка друг юности. В отличие от многих наших эмигрантов за долгие годы эмиграции Юра заамериканился настолько, что даже опытные западные бизнесмены уже не угадывали в нем бывшего русского.
Юра живет не просто западной — я бы сказал, утонченно-западной жизнью. Поэтому ему порой не хватает простейших земных удовольствий и чувств, которыми он был ранен в нашем общем детстве.
— Привези пару веничков для бани, — попросил он.
— Что-что?
— Два-три веничка, свежих. Для русской бани.
— Ты шутишь? Пойди и нарви березовых веток в Центральном парке рядом с твоим домом.
— Нет. Хочется настоящих. С родины. К тому же здесь нарвешь — в тюрьму попадешь.
Юра построил в загородном доме именно русскую баню. Потому что после финской бани, к коим привыкли все западники, лучше чувствовало себя тело, а после русской — душа. Как будто попарили и ее.
Американцам-аборигенам очень понравилась Юрина баня. Несмотря на разный уровень получаемой в месяц прибыли, под веником они становились равными.
Проблема же оставалась в вениках. Вообще патриоты американского образа жизни уверяют, что в Америке можно купить все. Неправда. Я спрашивал в супермаркетах граненый стакан. Не было. Даже не слышали.
Я по-дружески проникся просьбой, положил в «дипломат» два веника, купленные у «Сандунов», и, не предполагая еще, что ждет меня впереди, поехал в Шереметьево.
Таможенник не узнал меня. Такое, кстати, бывает довольно часто. Начал пытать заученными вопросами:
— Наркотики есть? Драгоценности? Антиквариат? Что везете запрещенного?
От последнего вопроса я даже улыбнулся. Я имел право себе это позволить, потому что, во-первых, не вез ничего запретного. Во-вторых, даже если бы я вез, неужели я бы добровольно ему в этом признался?
— Скажите, а кто-нибудь вам отвечает, что он везет что-то запретное? — спросил я у таможенника не без лукавства.
Такой вопрос показался ему большой дерзостью. Он внимательно посмотрел на меня глазами-рентгенами. Похоже, мое лицо показалось ему подозрительно знакомым. Прищурился.
— Вы не шутите на границе, а лучше откройте «дипломат».
Я открыл. Такого поворота событий он явно не ожидал. Правда, и я до этого момента не подумал о том, какой эффект могут произвести два веника в «дипломате». Судя по всему, таможенник много повидал на своей службе. Но чтобы человек летел в Америку с вениками для бани?!.
Он долго смотрел на них, словно прокручивал в голове варианты: что бы это могло означать? Что кроется в самих вениках? Потом задал самый глупый вопрос, какой я слышал в своей жизни:
— Что это такое?
На что получил от меня не менее глупый ответ:
— Это веники.
Таможенник не поверил, позвал старшего офицера, чтобы тот ему посоветовал: отрывать листочки или нет? А вдруг в них наркотики? Офицер тут же признал меня, очень обрадовался. Сказал:
— Я все понял. Это вы везете для юмора, да? Проходите, проходите. — И на прощание с нехорошей, как мне показалось, улыбкой добавил: — Желаю счастья на американской границе!
Его насмешку я вспомнил, только прилетев в Америку. Это было как раз то время, когда любовь к русским за победу над коммунизмом и за разрешение снести Берлинскую стену сменилась в мире настороженностью. В каждом прилетевшем мужчине теперь виделся мафиози, а в женщине от 12 до 70 — проститутка, посягающая на хлеб местных профессионалок, защищенных государственным профсоюзом.
Когда я увидел, как трясут всех русских, заставляют открывать портфели, чемоданы, я понял, что сейчас у меня возникнут серьезные проблемы. Тем более что на американской границе меня уж точно никто не узнает.
Подходя к контролю, попытался придать своему лицу как можно более честное выражение. Но западные офицеры не реагируют ни на что, кроме спущенных по чиновничьей лестнице инструкций.
— Это ваш «дипломат»?
— Да.
— А что в нем?
— Ничего.
— Как ничего?
— Так, ерунда всякая.
— Откройте.
Я открыл. Он смотрел на мою «ерунду» еще дольше, чем наш таможенник. Мне даже стало его жалко, так он напрягся, глядя на мои веники.
— Что это такое? — спросил он с паузой после каждого слова, как робот, пытающийся найти общий язык с пришельцем.
После этого вопроса напрягся я. Но ему не стало жалко меня. А я действительно растерялся. Как ему объяснить? С чего начать? С истории строительства бань на Руси? Американцы не знают и не хотят признавать ничего из жизни других народов. Они уверены, что живут в единственно правильной стране на планете. Ответить: «Два веника»? Мой английский не настолько хорош, чтобы я мог найти в моем словаре слово «веник» по-английски. Да и потом, наверняка на английском «веники» означают предмет, которым подметают. Что я — такой чистюля, что прилетел со своими вениками? Вспомнил, как тот же мой друг учил меня: американцам не надо никогда говорить лишнего. Все детали, которыми грешит русская эмоциональная речь, вызывают у них головную боль и подозрение. Раз болтает — значит, запутывает. Во-вторых, ответы должны в точности совпадать с тем, что американец видит. Слова с картинкой обязаны сходиться. Это для них главное — чтобы сошлось! Иначе программы, вставленные в их мозг, дают сбой. А всем, что дает сбой, занимается полиция.
Вспомнив все это и указывая на веники, я ответил:
— Это два куста.
— Два куста? — недоверчиво переспросил таможенник.
— Да, два высушенных куста, — подтвердил я с максимально честным выражением лица.
Правда, тут же почувствовал, что мои слова все-таки не сошлись с его картинкой и еще с чем-то.
— Для чего же вы везете их с собой?
Я решил оставаться честным до конца:
— Для бани.
— Два куста для бани?!
Что-то в его программе разошлось окончательно. Он обратился к стоящим за мной людям:
— Очередь ко мне больше не занимайте.
Я понял, что попал надолго.
— Итак, два куста для бани? — переспросил он, напряженно пытаясь представить, как я буду в бане высаживать два куста.
— Да, для бани! — Все еще следуя советам друга, я старался не ляпнуть ни одного лишнего слова.
— А зачем вам два куста в бане? Объясните, пожалуйста!
Этим вопросом офицер был явно доволен. Словно поймал арабского террориста.
— Бить себя, — ответил я со всей честностью, на которую был способен.
— Бить себя? В бане?!
По его глазам я понял, что он стал с этого момента подозревать меня уже не в терроризме.
— Да, бить себя в бане. По спине. Вот так, — показал я жестом.
Наступила пауза. Таможенник нарушил ее первым:
— А вы в бане голый находитесь?
— Да.
— Вы что, мазохист?
— Нет. У нас в России все так делают.
— И все голые? И бьют себя?
— Именно так.
— У вас что, все — мазохисты?
Я был в отчаянии. Чем точнее я пытался ему объяснить, тем больше у него «не сходилось». И я предпринял последнюю попытку на своем немощном английском, состоящем из главных слов и интернациональных жестов:
— Эти веники я привез для своего друга в Нью-Йорке. Он из русских. Построил здесь баню. Русскую баню... У нас такие бани уже тысячу лет, с вениками. — Я объяснял медленно, по слогам, как для робота. — Я его буду вот так хлестать... Холестерин понижает!
Очевидно, на этот раз я наговорил много лишнего. Зато он понял из моей тирады слово «холестерин».
— Так, значит, это ваш друг — мазохист, а вы — садист, — сделал вывод таможенник и затряс головой, как бы желая стряхнуть с нее полученную от меня ненужную ему информацию. Так собака стряхивает капли, выходя из воды. — Фу, — выдохнул он, — сейчас проверим вашего друга. Телефон есть?
Меня отвели в офицерскую. Позвонили Юре:
— Вы знаете, что вам привез ваш друг из России?
Юра помолчал. Видимо, как компьютер, пролистал возможные мои ответы, соотнес с моим скудным английским, после чего сказал:
— Два куста из веток для моей бани.
Американцы так ничего и не поняли. Но меня отпустили. Потому что, слава богу, на этот раз у них сошлось!

*ещё больше тут: wwwzadornov.tk